Роботы утренней зари [ Сборник] - Айзек Азимов

— Не уклоняйтесь, мистер Бейли, что, если Р. Дэниел действительно робот? Не рухнет ли вся система ваших рассуждений? Сможете ли вы и тогда отстаивать эту выдуманную вами версию мелодраматического и немыслимого межзвездного заговора?

— Если он робот! Я утверждаю, что это человек.

— И все же, мистер Бейли, вы не до конца изучили проблему, — возразил Фастольф. — Для того чтобы отличить робота, даже человекоподобного робота, от живого человека, вовсе не нужно делать заведомо шатких выводов из его реплик и поступков. Вы, например, пробовали кольнуть Р. Дэниела булавкой?

— Что? — У Бейли отвисла челюсть.

— Это простой опыт. Есть и более сложные. Его кожа и волосы выглядят как настоящие, но пробовали ли вы рассмотреть их при достаточном увеличении? Затем, кажется, что он дышит, особенно когда ему нужен воздух для произнесения слов. Но заметили ли вы, что его „дыхание“ неритмично, что по нескольку минут он вообще не производит дыхательных движений? Наконец, можно было бы провести анализ выдыхаемого им воздуха на содержание в нем окиси углерода. Можно было бы попытаться взять анализ его крови, проверить его пульс или сердцебиение. Вы понимаете, к чему я клоню, мистер Бейли?

— Все это слова, — произнес Бейли сдавленным голосом. — Меня на пушку не возьмешь. Неужто вы думаете, что, если бы даже я и захотел, ваш липовый робот позволил бы мне приблизиться к нему со шприцем, стетоскопом или микроскопом?

— Конечно, да. Но не будем спорить, — ответил Фастольф и подал Р. Дэниелу какой-то знак.

Р. Дэниел притронулся к манжете правого рукава, и диамагнитный шов распался по всей его длине, обнажив гладкую мускулистую руку, на вид ничем не отличающуюся от человеческой. Она была покрыта короткими рыжеватыми волосами, совсем как у человека.

— Ну и что? — не сдавался Бейли.

Р. Дэниел проделал какую-то манипуляцию со средним пальцем правой руки, что именно, Бейли не успел заметить, и точно также как разошелся диамагнитный шов на рукаве, так его рука распалась надвое.

А внутри, под тонким слоем похожего на кожу материала, тускло поблескивали стальные тяги, шарниры и провода.

— Не хотите ли вы более тщательно осмотреть внутренности Р. Дэниела, мистер Бейли? — вежливо спросил доктор Фастольф.

Бейли почти не слышал этих слов из-за шума в ушах и неожиданно раздавшегося истерического с подвыванием хохота комиссара Эндерби. Шум в ушах Бейли все нарастал, и вот в нем уже потонул хохот комиссара. Комната и все, что в ней было, закачалось у него перед глазами; он потерял ощущение времени. Хорошо, хоть он остался сидеть в прежней позе. Изображение комиссара исчезло; стенки объемного экрана больше не светились; рядом с ним сидел Р. Дэниел, зачем-то оттянувший участок кожи на его обнаженной выше локтя руке. Теперь Бейли различал медленно растворявшееся под кожей темное пятно на месте инъекции, исчезавшее у него на глазах. Он окончательно пришел в себя.

— Вам лучше, партнер Илайдж? — спросил его Р. Дэниел.

Ему было лучше» Он высвободил руку, опустил рукав и огляделся вокруг. Доктор Фастольф оставался на своем месте; легкая улыбка смягчала черты его невзрачного лица.

— Я потерял сознание? — спросил Бейли.

— Что-то в этом роде, — сказал Фастольф. — Боюсь, что вы пережили сильное потрясение.

И тут Бейли все вспомнил. Он схватил Р. Дэниела за руку, задрав рукав рубашки как можно выше. На ощупь рука казалась мягкой, как у человека, но под верхним слоем прощупывалось что-то более твердое, нежели кость. Р. Дэниел спокойно реагировал на действия детектива. А Бейли оглядывал его руку со всех сторон, ощупывал там, где у человека проходит срединная артерия. Вероятно, здесь должен быть незаметный шов. Логично предположить, что он должен проходить именно здесь. Такого робота, с искусственным кожным покровом и настолько похожего на человека, нельзя ремонтировать обычным способом. Нагрудная плита не может держаться у него на заклепках. И вряд ли его черепная коробка укреплена на обычных шарнирах. Вероятнее всего, различные части его механического тела соединяются по линии микромагнитных полей. Рука, голова, все его тело, должно быть, распадаются надвое от прикосновения в нужном месте и соединяются от прикосновения в другом.

Бейли бросил взгляд на экран.

— Где комиссар? — пробормотал он, сгорая от стыда.

— Неотложные дела, — ответил доктор Фастольф. — К сожалению, я посоветовал ему оставить нас и пообещал, что позабочусь о вас.

— Вы и так уже отлично обо мнё позаботились, благодарю вас, — мрачно отозвался Бейли. — С этим покончено.

Он устало выпрямился, внезапно почувствовав себя очень старым, Слишком старым, чтобы начинать все сначала. Не надо обладать большой проницательностью, чтобы угадать, что ждет его впереди. Комиссар в одинаковой степени и напуган и разгневан. Он холодно встретит Бейли и каждые пятнадцать секунд будет протирать свои очки. Тихим голосом — Джулиус Эндерби почти никогда не повышает голос на подчиненных — он будет втолковывать ему, как смертельно оскорблены космониты.

«С космонитами так разговаривать нельзя, Лайдж. Они этого не любят. — Голос Эндерби звучал у него в ушах со всеми оттенками интонации. — Я предупреждал вас. Ясно без слов, какой огромный ущерб вы нанесли нам. Но, учтите, я вас понимаю. Мне ясно, чего вы добивались. Будь это земляне — тогда другое дело. Я бы сказал: да, попытайтесь. Рискните. Выкурите их. Но космониты! Лайдж, надо было сказать мне. Посоветоваться со мной. Ведь я знаю их. Я вижу их насквозь».

А что Бейли ответит на это? Что как раз ему он и не хотел доверить свой план. Что риск был слишком велик, тогда как комиссар — человек слишком осторожный. Что именно Эндерби подчеркивал невероятную опасность как полного провала, так и не рассчитанного успеха. Что избежать деклассирования можно было, лишь доказав вину космонитов…

Тогда комиссар скажет:

«Придется написать рапорт, Лайдж. Будут всякие неприятности. Я знаю космонитов. Они потребуют вашего отстранения, и мне придется подчиниться. Вы ведь понимаете, в чем дело, Лайдж, верно? Я постараюсь облегчить вашу участь. Можете рассчитывать на меня. Я как смогу буду отстаивать вас, Лайдж».

Именно так оно и будет. Комиссар выступит в его защиту… но лишь в известных пределах. Он побоится, например, навлечь на себя гнев мэра.

«Черт побери, Эндерби! — раскричится мэр. — Что за безобразие! Почему не посоветовались со мной? Кто в конце концов хозяин в городе? Кто разрешил этому роботу проникнуть в город? Какого дьявола вы поручили этому Бейли…»

И если положение самого комиссара окажется под угрозой, то ему будет не до Бейли. Собственно, Эндерби тут ни при чем. Лучшее, на что Бейли может теперь рассчитывать, — это разжалование — вещь довольно отвратительная. Условия жизни в современном городе таковы, что даже полностью деклассированным обеспечен прожиточный минимум. Но он слишком хорошо знает, как низок этот минимум. Лишь занимаемая должность обеспечивает скрашивавшие жизнь мелочи: будь то удобное место в экспрессе, лучшее блюдо в столовой или более короткая очередь еще где-нибудь. Можно подумать, что философскому уму присуще пренебрегать подобными мелочами. Но ни один человек, как бы философски настроен он ни был, не может без боли отказаться от привилегий, когда-то прежде им полученных. В этом все дело. Какое ничтожное бытовое удобство представляет собой индивидуальный умывальник, если учесть, что целых тридцать лет Бейли пользовался общими душевыми и это не казалось ему обременительным. Но если бы он лишился его, как унизительно и невыносимо стало бы снова ходить в душевые! С какой сладостной тоской вспоминал бы он о бритье у себя в спальне, как жалел бы об утраченной роскоши! Среди современных публицистов стало модой с высокомерным осуждением толковать о меркантилизме прежних времен, когда экономикой правили деньги. Конкурентная борьба за существование, утверждают они, жестока. Ни одно по-настоящему сложное общество не может существовать без напряженных усилий, вызванных вечной борьбой за «чистоган». (Ученые по-разному толкуют слово «чистоган», однако общий его смысл сомнений не вызывает.) И наоборот, они высоко превозносят современный «коллективизм», сак наиболее продуктивную и просвещенную форму общества. Может, это и так. Одни произведения романтизируют прошлое, другие — полны сенсаций. Медиевисты же считают, что индивидуализм и инициатива расцвели благодаря именно меркантилизму. Как бы то ни было, сейчас Бейли терзала одна мысль: «Действительно, доставался ли когда-то человеку этот „чистоган“, чтобы он ни означал, тяжелее, чем жителю города достается его право съесть на воскресный ужин куриную ножку — мясистую ножку некогда живой птицы.